Улучил Шарыпов времечко, когда дед Сидор был в добром расположении духа, и наведался к нему.
- Пришел тебя просить... - начал Шарыпов и не договорил. - Зла на тебя не таю. Живем рядом седьмой год, чего уж... Избу задумал ставить новую. Одному кажилиться проку мало. Пособник нужон толковый. А ты - мастак по энтому ремеслу.
- Пособник, говоришь, нужон? - въедливо переспросил дед, злорадно сощурившись. - Когда-сь трактором мои прясла смял, не думал, что я тебе сгожусь, едрит твою!.. - тонкий и длинный, как дрын, старик драил наждачкой черенок к лопате.
- Тажно ты мою корову запорол вилами ни за что, ни про что. Негоже так по-суседски, - ровно, даже с оттенком теплоты возразил Шарыпов.
- Нутрит вот здеся у меня, - крутнул усохшим кулаком Сидор по выпуклой костлявой груди, - от твоей коровы надоедной. А кот твой нужником сделал мой огород! Посля на той земле ниче не родится. Поймается он в мою котоловку - не взыщи.
- Ладно, дед, твоя взяла! - примиренчески махнул рукой Шарыпов и, взбодрившись, поднялся. - Жду тебя. - И вышел.
С весны и до крутых заморозков Шарыпов с племянником Григорием и дедом Сидором поднимал - строил дом.
( читать целиком )Отгрохали избу на загляденье, аж с двумя горницами. На новоселье гуляла почти вся деревня. Несли в новую избу кто что мог - табуретку, домотканый половичок, ухват, чугунок или крынку.
С неделю Шарыпов с семьей жил и радовался простору новой избы. Однако вскорости у него захворала корова и пришлось ее прирезать. Через три дня сдохли свиньи. А птицу хорек передушил.
Собравшись в конюховке и обкуриваясь самосадом, мужики обговаривали эту заумку:
- Никак порча пущена на твою скотину, - говорили Шарыпову.
- А может, двор не по нутру живности.
Деревня Жмуровка (будто и вправду жмурилась), дворов эдак в двадцать, веками хранила народные уклады, поверья, знания иного жития и веры в него, всякие заметы и приметы чтила. И никакая наука не уверила и не оморочила глубинный смысл на¬родного бытия.
На другую весну семья Шарыповых опять обзавелась живностью, выкормила и вырастила бычка, свиней и гусей. Да опять их труды пошли насмарку. Ко всему этому сам Шарыпов захандрил - стал сохнуть, еда в рот не лезла. На жизнь уже смотрел пустыми безразличными глазами. Как-то с другого края Жмуровки свои мощи притащила бабка Фрося:
- Худо у тебя, - обвела глазами углы и стены избы. - Ни божнички, ни креста нету. - И помолчав, добавила:
- Кому-то ты поперек дороги стоишь, вот и сохнешь. Уходи отседова, - изрекла напоследок бабка Фрося.
Добротный дом у Шарыпова покупали три хозяина-смельчака, не верующих ни в Бога, ни в черта. Однако, не пожив и трех месяцев, подобру-поздорову съезжали.
Шарыпов же на отшибе купил себе баню, со временем расширил ее и зажил спокойно.
В Жмуровку к дальним родичам приехал вдруг видавший виды Кеша Разгонов с женой Настей и пятерыми детьми. И потому как он прилетел с какого-то острова близ Сахалина, то его и прозвали селяне Кеша Сахалинский. Теснота и неуют в небольшой избе родичей вынудили Кешу въехать в пустующий дом, выкупив его у хозяев после Шарыпова.
При вселении в избу семьи Кеши опять же деревенские несли ему во двор живность: цыпленка и утенка, козленка и поросенка. А бабка Фрося молоденькую кошку принесла. И, не позволив, чтобы кто-то из членов семьи зашагнул в дом, первой впустила в него кошку. И к Кеше - с наставлением:
- А ты, хозяин, не переступая порога, у дедушки Домового просись на житье. За себя проси и за свою семью. Это чтоб в ладу с ним жить.
Кеша сделал все так, как велела бабка, а она ему под ноги у порога раскинула овчинный полушубок.
- Вот теперяка ступай на овчину и смело в дом входи. Она, овчина-то, не пропустит в твой дом ни злых людей, ни порчу, ни сглаз, - преподала бабка Фрося семье урок.
- Да я рази перечу?
А потом бабка Фрося еще осенила крестом углы избы. Нашла угол для иконы.
Дед Сидор со своей Зиновьей, сидя за воротами на лавочке, наблюдали за вселением новых соседей. Сидор тучнел душой:
- Покоя не жди. Еван сколько у них шпаны. Влетают в избу на радостях. Поглядим как будут вылетать.
...Семья Кеши Разгонова жила не тужила. Кеша заворачивал делами в гаражике при тракторах, Настя - в полеводстве. Детвора сама по себе, как дикий репейник, росла вольно и благостно.
Как-то Кеша соткнулся с дедом Сидором вплотную, лицом к лицу. До этого видел старца только на расстоянии. В такой стыковке Кеша будто оказался схвачен, будто спутан незримой веревкой. Мужик весь подался, было, назад, да никак. Глянул в упор на старика и часто-часто заморгал от боли, словно в глаза ему сыпнули песка. "Вот, черт! Сам хоть кого перегляжу и не сморгну..." - подумал. И в самом деле, у Кеши глаза-ромбики напористы, рот упрям. И сам он разбитной, люда разного повидал. А вот такого, как Сидор, встретил впервые: "С "душком" старый, видать. С виду - ходячая тень, а глаза зыркают - у-у-у!.. Нос, что шило, так и норовит проткнуть". Подержав Кешу крепко в незримых тисках, Сидор загробным голосом спросил нового соседа:
- Как спится в хорошей избе?
- С присыпочкой, - гордо и невозмутимо ответил Кеша, символически посыпав на большой палец левой пятерни.
- Сколь уж таких, как ты, здеся пережило! И тебе не миновать...
- А я с тобою поменяюсь, - нашелся Кеша, перебив деда.
Сидора взяла оторопь, и пока он собирался что-то ответить, Кеша был таков. И дед метнул вслед Кеше змеиный взгляд: "Бодливый. Рога-то можно и обломать..."
Семья сахалинцев ужинала поздно, аж в десятом часу. На столе, выскобленном ножом добела, пыхтел большой медный самовар. Посреди - чугунок с горячей рассыпчатой картошкой и крынка простокваши, у каждого по ломтю хлеба своей выпечки. Еда простая, но сытная, естественная. Ели молча. Кто из ребятни зачинал озорство, получал от родителей деревянной ложкой по лбу. Зато после ужина, расслабившись и набравшись силенок, детвора могла поиграть в прятки или в пятнашки. К одиннадцати часам детская неугомонная энергия никла, вяла, а глаза их просились "на седалы", как говаривала Настя. И она подсаживала малышню на полати с постелью. Сама еще управлялась по кухне, потом на ночь расчесывала волосы, сворачивала их на затылке и голову повязывала платком.
Улеглась Настя за полночь. Легким облачком сон опутывал ее мозги и тело, и она вся погружалась в другое бытие, в котором будет жить иной жизнью целую ночь.
Величаво плывет красавица ночь. Лунная, звездистая. С таинственным миром и потайной незримой жизнью. А небо все расцветает и расцветает яркими и притушенными, близкими и далекими звездами, зарницами и бликами созвездий, го¬лубыми дугами падающих комет. Землю высветлил буйный лунный свет... А тишь-тишина-то какая чудотворная! Будто в этом мире никто и не жил.
Однако царствие и покой сна Насти прервали непонятные шумы. Совсем близко за оконью услыхала она визг, рык и собачью драку. С минуту полежала да послушала свору, потом нехотя поднялась, к окну подошла. Неспешно отодвинула занавеску, глянула в бушующую лунь, а там все как на ладони видно. Но собачьего знака и близко не было. "Хотела пугануть их, да, видать, померещилось мне", - решила. И пошла досыпать.
Утром Настя не стала говорить Кеше о собаках - посмеется над нею. Он такой. Если сам услышит - другое дело.
Спустя некоторое время, в полночь, Настя опять разбудилась от того, что аж под избяной дверью услыхала грызню собак. Толкнула в бок мужа:
- Проснись. Слышишь?
- А-а? - спросонок отозвался Кеша. - Да, слышу. Погрызутся-погрызутся - перестанут. Спи, - Кешу одолевал сон.
- Да очухайся ты! - обуреваемая страхом, не унималась Настя.
- Щас я их из ружья, - накинул на себя зипун и с ружьем вышел во двор. Трижды пальнул наугад, потому как кругом было так тихо, что Кеша не знал, в кого и куда стрелять.
После пальбы недели три Кеша и Настя спали спокойно, ничего такого им не грезилось. Но вскорости снова их обеспокоили причуды: то хлопает дверь, словно и не на крючке, то конь ржет, которого у них не бывало, а то еще хлеще - то в одном углу, то в другом вдруг вспыхивает пламень огня. У Насти нервы стали портиться. Поубавилось рьяной лихости и у Кеши. И он всерьез задумался - что это за такая оказия происходит? Вроде весь обряд вселения в избу соблюстил, а жить в ней невмоготу. Стало быть, не все было сделано - лазейка для неладника осталась. И стал он советоваться со знающими в этом кромешном деле людьми. Следовал их наставлениям.
Да все одно - проку мало. Видно, советы не в точку были. И Кеша уже подумывал съезжать из избы, как и прежние хозяева. Может, этим бы все и закончилось, если бы ему не приснился сон. Вот Кеша по горницам собирает монатки, чтобы потом спалить проклятую избу, а у него ничего не выходит - пятерни его, что клешни, а ухватить ничего не могут. И сам весь легкий такой - к двери будто не подошел, а подплыл. На двери прибитая подкова (кто-то из селян прибил на счастье) вдруг ожила: "Знаешь, хороший, в переднем углу избы заложены собачьи кости. На завалинке подложена земля из-под дерущихся собак..." - подкова говорила медленно, гулко и леденяще. Кеша проснулся в поту, поднял свое тулово, обдумывая сон. Улучив день, Кеша принялся разбирать передний угол дома. В это самое время, как привидение, наплыл Сидор. Полоснул взглядом кошку, лежащую на завалинке. Животное дико замяукало и сбежало с глаз. А Сидор топтался возле, как начиненный горьким перцем:
- Ты пошто с избою эдак? - в голосе деда скрытая тревога.
- А вот разнесу ее по бревнышку, тогда лиходею не сдобровать. Доберусь, от уж доберусь до жала Кащея Бессмертного. А, дед? Разломлю его как сухой непригодный сук и отшвырну! - ликовал Кеша. - Так-то, дедок. Мы еще посмотрим, кто кого со света сгонит.
Сидору вдруг стало плохо, и он, присев на завалинку, застонал...
А Кеша, разобрав угол дома, в самом деле нашел кости во мху.
- Гляди, Настюха, зачем они тут? В этом и весь секрет собачьей грызни. Расскажу кому - обсмеют.
После визита к Кеше Сидор захворал. С неделю полежал и отошел на вечный покой со словами: "Кешка-осмодей угробил меня".
В день похорон Сидора погода удивляла: налетел шалый ветер, на бабах трепал юбки и платки, рывком подхватывал землю и кидал людям в глаза. Солнце то и дело пряталось за морок, урывками пробрасывал дождь и заполаскивал последние следы покойного.
Паланея КОТЕНОК г. Партизанск Приморского края
Журнал «Природа и человек» («Свет») № 8 - 1996 г.
